Гони из сердца месть - Страница 14

Рамона упала в кресло. Больше она ничего не хотела слышать — ни от него, ни от кого-то еще. Она закрыла глаза. Нет, она не волновалась о Гае. Даже если он проводит время с женщинами… Ей безразлично. Ей никто не нужен.

В доме было тихо, и в тишине лишь тикали круглоголовые часы с маятником на длинной цепи, надменно отсчитывая минуты. Рамона посмотрела на них, и ей показалось, что маятник каждым движением сметает минуты из времени ее жизни, расчищая путь… Расчищая путь к концу жизни.

Она схватила себя за распущенные волосы и потянула вверх, словно желая вытащить себя — сама не зная из чего. Она тянула с силой, не обращая внимания на боль, напротив, испытывая странное удовольствие оттого, что способна чувствовать боль…

Рамона опустила руку, откинулась на спинку кресла и зарыдала — отчаянно, оплакивая свою жизнь, в которой нет больше никакого смысла.

Ну почему же ее хватило так ненадолго? Что она сделала неправильно? Когда? В какой момент свернула не туда, если в сорок лет оказалась в ужасном, непреодолимом тупике?

Целую неделю Рамона не выходила из дому, прокручивая в голове события собственной, столь быстро промелькнувшей жизни. Она бродила по дому без всякого дела, пила черный кофе здоровенными кружками, а, когда желудок больше не мог вынести пустоты, снисходила к его требованиям и забрасывала в него кукурузные хлопья с молоком. Он недовольно урчал, осуждая за скудость подачки, но Рамона только отмахивалась.

Может быть, другая женщина кинулась бы к психотерапевту и потребовала разобраться в ее жизни. Но Рамона не любила раскрываться перед кем-то. Она всегда охраняла свой внутренний мир, в который не впускала даже Гая. Он, кстати, никогда и не стремился влезть к ней в душу. По натуре экстраверт, он сам испытывал жажду раскрыться перед другими, и с готовностью одаривал мир собой.

Рамона всегда считала, что должна справиться с собой сама. Когда она училась в технологическом и изучала машины, сокурсники наперебой предлагали ей, такой нежной, такой слабой, особенно на фоне гигантского мотора, помочь разобраться с двигателем грузовика. Но Рамона не позволяла. Она должна сама найти дефект и сама его устранить.

— Я должна научиться сама, — отказывалась Рамона. Она вскидывала темные брови, а карие глаза замирали на очередном поклоннике, которому хотелось оказаться поближе к невероятной девушке.

Парни отлично понимали, что никогда не примут Рамону в свое мужское сообщество. Она, конечно, может его украсить, но лишь в качестве чьей-то жены. Причем многие из них не прочь были увидеть себя в роли ее мужа.

Если бы Рамона смогла прочесть их откровенные мысли, она крайне возмутилась бы. Да чем она от них отличается? У нее разумная голова, ловкие руки, подвижный ум. Ее дед Фрэнк — самый настоящий мачо, и даже он говорил, что Рамона даст сто очков вперед любому парню! А тогда ей исполнилось всего пятнадцать. Неужели она не способна разобраться в железках и в переплетении проводов — синих, зеленых, красных? МЭК, который она водила каждое лето, гостя у Фрэнка, слушался ее, как пони, на котором она каталась в раннем детстве. Он и теперь слушается ее.

Рамоне не сразу довелось узнать о том, что мужское сообщество не принимает женщин. Гай, а потом и Патрик не только не отторгали ее, они требовали от нее ежеминутного присутствия в своей мужской компании.

Но прошли годы, Патрик перестал нуждаться в материнской опеке, а Гай становился все более успешным бизнесменом, который мало времени проводит дома и не делится с женой мелочами. Рамона улавливала что-то из разговоров Гая по телефону, из его бесед с коллегами во время разных приемов, на которые они ходили.

Но Гая она любила всегда, с самой первой минуты знакомства. Как и он ее. Рамона не сомневалась в этом, и все годы, прожитые вместе с ним, являлись тому подтверждением. Ей не в чем было обвинить Гая. Чем больше Рамона думала о прошедшей жизни, тем больше уверялась в том, что причину следует искать в себе.

Рамона бродила по дому без сна, мерила шагами гостиную, коридор, галерею, кухню, в которой она знала наизусть все мелочи и которая всегда радовала ее.

Правда, с некоторых пор кухня начала ее раздражать. Глядя на бесчисленные блестящие вещицы — сбивалки, мялки, чистилки, резалки, как называла она кухонные принадлежности, не удостаивая каждую собственного законного имени, — Рамона казалась себе сорокой, которая подхватывает все, что блестит, и тащит в дом, чтобы потом мучительно заставлять себя всем этим пользоваться.

Так что же — это и есть основные инструменты ее жизни? Жизни, в которой она собиралась иметь дело с гаечными ключами, с колесами, с приборами, со скоростями, с дорогами, с переговорами, с подписанными контрактами?

— Наша Рамона — самый настоящий механик, — хвалил ее дедушка, когда она починила его мотоцикл. Тогда ей было лет пятнадцать, и родители отправили ее на все лето к деду. — Подумать только, даже наш хваленый местный мастер не разобрался в электрике! — Фрэнк покачал головой, усаживаясь в седло и включая фары. — Сегодня ночью я наконец поеду на дальнюю плантацию агавы, посмотрю, как там трудятся летучие мыши над ее цветками.

— Ты должен взять меня с собой, — заявила Рамона.

— Ага, ты требуешь плату за свои труды.

— Требую.

Фрэнк кинул девушке каску, она насадила ее на голову так, что под ней скрылись даже кончики светлых волос, и быстро уселась за спиной деда.

Они понеслись сквозь сгущающиеся сумерки. Рамона тесно прижималась к теплой спине Фрэнка, обняв его за талию и вдавившись подбородком в спину. Она чувствовала, как двигаются его мышцы, когда мотоцикл входит в поворот.