Гони из сердца месть - Страница 16

Но это произошло гораздо позже того дня, когда взрослые мексиканские мужчины приняли Рамону в ряды равных. Это было совсем не похоже на них.

Странное дело, именно после той поездки к Фрэнку в Мексику, Рамона уверилась в том, что может все в этой жизни, неважно, что она женщина. Значит, она ошиблась, прожила чужую жизнь? Не такую, какую собиралась?

Внимательно, словно впервые, Рамона оглядывала кабинет Гая и пыталась понять, что такого есть в мужчине, что позволяет ему чувствовать себя хозяином жизни, не мучиться, как она. Конечно, главная суть в физиологии, с ней не поспоришь. Но, вероятно, есть что-то, какие-то предметы, позволяющие мужчине чувствовать себя принадлежащим к другой половине человечества. Мужские игрушки?

Рамона открыла шкаф, в котором хранилась коллекция курительных трубок Гая. Она перебирала их — итальянские, французские, английские, ирландские, датские, греческие… Гай покупал их повсюду. Однажды она со смехом сказала ему:

— Послушай, ты со своими трубками похож на кобелька, которого выпустили погулять, а он поднимает лапку на каждый столбик, метит территорию.

Поначалу Гай опешил, потом замер, как всегда в минуты недоумения, не мигая уставился на жену, затем весело расхохотался.

— Здорово сказано! Один — ноль в твою пользу. Однако я должен уточнить, жена. Я мечу не территорию, я мечу самого себя — ароматами разных территорий.

— Но зачем тебе это? — Рамона догадывалась зачем, но хотела услышать подтверждение догадке: затем, что он самый-самый, что у него весь мир в кармане. А если не в кармане, то в шкафу.

— Это позволяет мне чувствовать особенную уверенность в мировом пространстве. Я готов раскурить с любой точкой мира трубку мира!

— Занятный каламбур!

Рамоне на самом деле понравился ответ. Гай вообще обладал быстрой реакцией, она заметила это давно. Наверное, поэтому и Патрик у них родился ровно через девять месяцев после того, как они впервые занялись любовью. Это произошло еще в Манчестере.

Что-то дрогнуло в сердце Рамоны, но она постаралась отмахнуться от этого ощущения.

Она потянулась к полке и взяла трубку, похожую на кочергу, которой обычно ворошила головешки в камине. Эта модель называется «бренди», сразу вспомнила она. Гай вдолбил ей в голову все названия, ее голова принимала все новое без сопротивления, особенно в первые два года после рождения Патрика. Как будто в голове Рамоны образовалось много пустого места.

Рамона усмехнулась. Недавно она прочла в каком-то журнале о новых исследованиях ученых. Они обнаружили удивительную вещь — оказывается, во время беременности женщина забывает тридцать процентов всего, что знала до этого. И только в течение двух лет после родов к ней возвращается память.

Так может быть, вдруг подумала Рамона, во время беременности я забыла про себя настоящую, про свои желания и стремления, а потом память об этом могла бы вернуться, но ей некуда было возвращаться — все ячейки памяти оказались занятыми. Занятыми названиями курительных трубок, французских вин, именами бизнесменов, с которыми работал Гай, биржевыми ценами на французские вина разных лет, бейсболом Патрика, названиями команд, именами девочек, которые нравились Патрику, именами мальчиков, которые ему не нравились, ценами на дома, поскольку они переезжали много раз, как и полагается американцам среднего класса…

Рамона подержала в руке трубку. С ней Гай ездил весной на чемпионат мира по курению трубок в Англию. Он звал ее с собой, но она уже ничего не хотела.

Она умела набивать трубки и не раз делала это для Гая.

— Смотри, она должна быть набита достаточно плотно. Видишь, я надавливаю пальцем на табак, а он пружинит в трубке.

Рамона трогала пальцем табак, кивала, заставляя себя запомнить ощущение под пальцем.

— Верхний слой табака должен быть ровным, иначе он не будет равномерно гореть. А теперь поднесем спичку…

Она и сама была готова загореться, как спичка, когда Гай проводил с ней свои первые уроки по набиванию трубки. У Рамоны возникали совершенно иные ассоциации при этом действе, и после нескольких затяжек они оказывались в постели…

А после Гай снова брал трубку и говорил чуть хрипловатым голосом:

— После того как трубку покурили, ей надо дать остыть.

Рамона тихо смеялась, лежа на смятых простынях, потому что именно этим она в данный момент и занималась: остывала от обжигающей страсти.

Вспоминая мгновения жизни, которую Рамона сейчас считала бессмысленной, чужой, она недоумевала: в чем же все-таки дело? Ведь были, были замечательные мгновения в жизни? Более того, ей на ум не приходит ничего, что смущало бы, раздражало, обижало. Все ровно, гладко, складно — любимое словечко Фрэнка, которое перешло к отцу, потом это слово полюбила мать. Рамона вздрогнула, и трубка едва не выпала у нее из рук.

Может быть, недавняя смерть матери навела ее на мысль о неправильно прожитой жизни?

— Мама, тебя что-то гложет? — спросила как-то Рамона, глядя на печальное лицо матери.

— Да… пожалуй. Только не совсем так. Сама не знаю, как это вышло, но к концу жизни я пришла ни с чем.

— То есть как — ни с чем? Вы с отцом любили друг друга. У тебя прекрасные дети. Я могу сказать так о Майкле, о Сэнди и даже о себе, правда?

— Да, это правда, — согласилась мать, гладя Рамону по руке. — Ты можешь и дальше перечислять много хорошего, что было в моей жизни.

— И еще будет! — горячо заверила Рамона.

— Не будет.

— Но почему?

— Потому что я ничего не хочу. Я устала. — Мать помолчала, а потом добавила таким тоном, словно долго думала об этом и поняла наконец: — Я устала делать не то, что хочется.